Игорь Петрович Иванов и коммунарская методика
Игорь Петрович Иванов и коммунарская методика
НОСИК Зинаида
Ушедший со сцены на старости лет московский актер Федор Данилович Иванов вместе со своей женой, поэтессой, приехал доживать свой век в провинцию. Оба очень любили детей и решили целиком посвятить себя их воспитанию. Федор Данилович стал заведующим детским домом, а супруга помогала ему в работе.
О старом актере ходили среди ребят всякие легенды, в которых трудно было отличить правду от неправды. Говорили, в частности, что, играя в пьесе «Идиот» по Достоевскому, Федор Данилович психически заболел, и это, якобы, и явилось причиной его ухода со сцены.
Иванов был образованным и культурным человеком, он хорошо знал Антона Семёновича Макаренко, был дружен с ним, и из уст Федора Даниловича мы и узнали о Макаренко. Иванов всегда восхищался Антоном Семёновичем, которого мы, впрочем, ни разу не видели.
Сперва я росла в детском доме, расположенном в бывшем имении Трепке близ Полтавы, где Антон Семёнович создавал знаменитую горьковскую колонию. Я прибыла сюда тогда, когда горьковцы уже отбыли в Харьков. Они оставили по себе добрую память среди населения. Крестьяне окрестных сел говорили нам:
— Раньше бандиты грабили нас на дорогах, а как пришел Макаренко со своими хлопцами, так тихо стало, никто нас больше не трогал. Славные были хлопцы, хозяйственные. А начальник их, Макаренко, справедливый человек. Нас, крестьян, уважали, помогали нам даже урожай собирать!..
Горьковцы оставили хорошие огороды, и мы пожинали плоды их добросовестного труда. Нам часто говорили: «Смотрите, как честно поработали здесь колонисты! Вот молодец Макаренко!».
Мы, малыши, ходили по огородам, смотрели на аккуратные грядки и всё думали: «И какие они, эти колонисты? Какой Макаренко?»
А потом судьба снова устроила так, что жила я в том месте, где также раньше работал Макаренко. Это был детский дом на станции Свинковка, Полтавской области. И снова — конюх детдома, крестьяне, служащие нет-нет, да и заведут разговор о Макаренко.
Когда коммуна имени Дзержинского организовала производство и начала расширяться, сюда стали привозить ребят из других детских домов. Большую группу воспитанников решено было перевести в Харьков и из кобелякского детдома, где я тогда находилась.
Мы как-то свыклись со своим детдомом, и нам боязно было от одной мысли, что придется жить в другом месте. Но Федор Данилович, бывавший у Макаренко в Харькове, успокаивал нас, говорил, что в коммуне хорошо и что сам Макаренко — добрый, хороший.
Осенью 1930 года мы прибыли в Померки, в коммуну. По дороге я сильно замерзла. Когда нас ввели в кабинет, я всё время терла озябшие красные руки, а на глазах моих были слезы.
Ко мне подошел Макаренко:
— Разве мне нужны такие коммунары, которые плачут? — мягко, ласково сказал он. — Мне плаксы не нужны. Мне нужны крепкие, стойкие коммунары, которые будут настоящими людьми!
Я перестала плакать. Руки отошли, слезы высохли, и я широко открытыми глазами смотрела на улыбающегося Макаренко.
Было мне тогда десять лет. У меня не было дома, детство мое проходило в детских домах. Я смотрела на мир исподлобья, глазами ребенка, который не ждал уже от чужих людей добра и ласки… В то время я не сознавала своего положения; понимала только одно: здесь, в коммуне, хорошо.
Нам понравилось, что у входа стоит дневальный на часах, вокруг чисто и убрано, расставлены вазоны с цветами, ребята красиво одеты… Но еще больше пришелся нам по сердцу сам Макаренко. В его словах «нам плаксы не нужны» я почувствовала большую теплоту.
Нашу группу отправили умываться и переодеваться.
— Ну, теперь мы уже настоящие коммунары! — говорили ребята, переодевшись и разглядывая друг друга.
Но Антон Семёнович объяснил нам, что пока мы еще просто воспитанники, а если будем хорошо вести себя, то нас примут в коммуну и выдадут нагрудный значок с буквами ФЭД — вот тогда и мы станем коммунарами.
Некоторое время новички составляли отдельный отряд. Каждый из нас старался хорошо выполнять все правила, быть дисциплинированным и исполнительным, чтобы заслужить право носить значок и имя коммунара.
Вскоре на Совете командиров Антон Семёнович рекомендовал принять нас в коммуну. Он сказал, что мы — хорошие, стоящие ребята.
Совет командиров постановил принять нас в коммуну.
— Ну, теперь мы уже совсем настоящие коммунары! — говорили новички с облегчением.
— Нет, ещё не совсем, — отвечал Антон Семёнович. — Теперь вас будет принимать общее собрание коммунаров.
«Значит, стать коммунаром не так-то просто», — думали мы.
И вот настал день нашего приема в коммунары на общем собрании. В клубе собралась вся коммуна. Нас вызвали «на середину». Мы вышли. Антон Семёнович сказал:
— Эти ребята оправдали наше доверие, надо принять их.
Нас приняли. Мы с гордостью стали носить значки «ФЭД».
Мне было десять лет, моим подругам столько же — маленькие девочки. Но в коммуне трудились решительно все. Антон Семёнович и нам нашел работу под силу: мы пришивали пуговицы. Это было совсем не трудно, но зато как горды мы были, что вносили в коммуну и свою лепту.
Мы воспитывались в атмосфере уважения к труду. Слова «честный работник» были для нас высочайшей похвалой, и каждый был счастлив удостоиться её. Мне радостно было, когда кто-нибудь из взрослых, заходя в мастерскую, потрогав пришитую мною пуговицу, одобрительно кивал головой — хорошо пришита.
Шло время, мы подрастали, и вот уже нас перевели на завод электросверлилок. Мне и моим подругам доверили проверку и укладку электроякорей. Впоследствии меня перевели на фотозавод, где я работала сперва оптиком, а затем в отделе технического контроля. Этим своим ростом я целиком обязана Макаренко. Он заботился о том, чтобы каждый из нас получил хорошую квалификацию.
Макаренко ненавидел лодырей и бездельников. Один коммунар пытался увильнуть от работы, это заметил Антон Семёнович. Поставил ему в столовой отдельный стол и сказал:
— Ну, что ж, живи на иждивении вот этих мальчиков и девочек. Живи, кушай за их счет, мы тебя не гоним…
Минул день, два… Лодырь сам пришел к Макаренко и сказал:
— Я хочу работать, Антон Семёнович. Я пойду на работу.
Макаренко умел воспитать, не давая понять, что он воспитывает. Особое место в его педагогических средствах занимали экскурсии, летние поездки и походы. Макаренко заботился о том, чтобы мы узнали об окружающем как можно больше. Он сам был любознательным, пытливым человеком и учил нас видеть мир, интересоваться всем на свете: историческими памятниками, заповедниками природы и т. д.
— Человек всё должен видеть — и хорошее и плохое. Человек должен многое видеть и многое знать, — говорил он.
Казалось, не было такой вещи, которую Макаренко не хотел бы нам показать. Он щедрой рукой давал нам всё, что мог, — водил в театры, музеи, картинные галереи, показывал памятники культуры… Часто нашим гидом был сам Антон Семёнович, дававший объяснения. Мы иногда диву давались. О чем ни спросишь Антона Семёновича, он дает исчерпывающий, обстоятельный ответ.
Как-то я со своей подружкой Клавой Борискиной, заспорив о том, какой климат и каковы природные условия на Дальнем севере, обратились к Макаренко. Он охотно рассудил нас и обстоятельно рассказал о своеобразной прелести и красоте северной природы, о её богатстве и величии. Слушать его можно было часами. Когда Антон Семёнович говорил о северной природе, нам рисовалась интересная картина далекого холодного края. Теперь я понимаю, что Макаренко по натуре был художником. Он оставался им и в педагогике, и в быту, и в разговорах с нами. Ведь картину северной природы он нарисовал нам словами, экспромтом, сразу, без всякой подготовки. А сколько таких и подобных неожиданных вопросов задавали все мы ежедневно Антону Семёновичу! И на всё он отвечал терпеливо, обстоятельно, спокойно, без всякого раздражения или недовольства.
Каждый ребёнок задает своей матери и домашним сотни «почему?». И как часто мать или кто-нибудь из членов семьи раздраженно отвечают: «не знаю», «отстань», «не приставай», «перестань говорить чепуху». Мы задавали Макаренко сотни «почему?». Но никто из нас не слышал от Антона Семёновича подобных ответов. Он никогда не отмахивался от детских интересов.
Можно же себе представить, сколько самых разнообразных вопросов возникало у ребят во время поездок, летних экскурсий и походов. И тут-то знания и жизненный опыт помогали Макаренко в его воспитательной работе.
Когда мы отдыхали в Святогорске, Антон Семёнович решил показать нам донецкую шахту. В один прекрасный день он объявил нам о том, что мы едем в гости к горнякам. Нашей радости не было границ. Шутка ли, побывать под землей, среди угольных пластов, поглядеть, как идет добыча «черного золота», о котором мы столько слышали и читали!
На шахте нам выдали спецовки, лампочки, опустили в клети под землю и показали забой. Горный инженер сказал нам: «А вот попробуйте так пройти по штреку, чтобы ни у кого из вас лампочка не погасла». Каждый коммунар бережно нёс по темному подземному коридору свою лампочку, и ни один огонек не погас.
Экскурсия под землей была наглядной иллюстрацией к тому материалу, который изучался в школе. Не каждый, пожалуй, учитель решится дать своим ученикам такой впечатляющий учебный материал. А Макаренко отважился. Он хотел, чтобы мы всё знали, всё видели, поэтому говорил: «В кои-то веки придется кому-либо из вас поглядеть шахту, а вот представился случай — надо его использовать…»
Тем же летом Антон Семёнович повез нас на торжественный пуск Новокраматорского металлургического комбината. Нам показали процесс выплавки металла, доменные печи, дали даже возможность каждому посмотреть через глазок, как «кипит металл».
На открытии комбината присутствовал Серго Орджоникидзе, и коммунары познакомились с наркомом тяжелой промышленности.
Стоит ли говорить, что такие поездки, такие впечатления оставались в памяти на всю жизнь, обогащали наши знания. Воспитанники Макаренко видели и знали больше, чем любой их сверстник-школьник.
Во время нашей «волжской эпопеи» Антон Семёнович показал нам горьковский автозавод и бумажный комбинат. Экскурсия на автозавод вылилась в братскую встречу. Мы подарили автозаводцам электросверлилку своего производства.
Бумажный комбинат находился далеченько, и всех нас нужно было везти пароходом. Однако Антон Семёнович не отступил. Коммунары погрузились на речной пароход и поплыли. Всем нам передалась пытливость Макаренко, и мы с нетерпением хотели увидеть, как же делается бумага для газет, книг, тетрадей. Экскурсия получилась полезной во всех отношениях и интересной. Помимо приобретенных знаний, коммунары получили в подарок бумагу. Рабочие комбината прислали нам её в Харьков.
О том, что Антон Семёнович не пропускал ни малейшей возможности для пополнения наших знаний, для повышения нашего культурного уровня, свидетельствует и такой случай. В последний день нашего пребывания в Сталинграде мы осматривали тракторный завод. День был насыщенный, заполненный. Наш поезд на Новороссийск отбывал в 12 часов ночи. Времени до отъезда оставалось много. Как провести эти несколько часов? Было высказано много всяких предложений, но самое неожиданное и интересное принадлежало Макаренко.
— Пойдемте в цирк! — сказал он.
Коммунары от восторга даже закричали: «Ура, в цирк!»
И вот мы сидим в ярко освещенном зале. На манеже — дрессировщики, акробаты, клоуны. Звучит веселая музыка. У коммунаров радостное, бодрое настроение. Они шумно аплодируют артистам и с благодарностью глядят на Антона Семёновича, придумавшего такое приятное развлечение.
Однако приближается время отъезда, а представление ещё идет. Необходимо покинуть цирк. Антону Семёновичу хочется, чтобы мы сделали это как можно тише. По «испорченному телефону» мы сообщаем один другому на ухо: «Тихо покинуть зал…» И на цыпочках, неслышно, один за другим уходят коммунары. В зале раздаются аплодисменты. Я оглянулась. Манеж был пуст. Публика аплодировала… нам. Когда я проходила по ряду, какой-то толстяк сказал своей даме: «Воспитанные дети. Умеют себя держать в общественном месте. Не то что наш Петька!..»
Но не только в этом проявилось наше умение держать себя на людях. Когда мы направлялись из Новороссийска в Сочи, в порту нам сообщили, что на теплоход «Абхазия» все билеты проданы: мест нет. Мы очень торопились. Макаренко подошел к капитану и попросил взять нас на верхнюю палубу, пообещав, что все 300 коммунаров будут вести себя тихо и никому из пассажиров не помешают. Капитан согласился неохотно. Каково же было его удивление, когда три сотни коммунаров почти неслышно прошли наверх и, не проронив ни слова, разместились на верхней палубе. Капитан поднялся к нам; он был доволен нашей дисциплинированностью и очень приветливо заговорил с коммунарами.
Неожиданно кто-то из наших ребят узнал, что команда теплохода отмечала в этот день именины капитана. Вот тогда-то тишину нарушил наш коммунарский оркестр. Грянул веселый, задорный марш. Звуки музыки разносились далеко по морю, и пассажиры встречных пароходов и катеров с завистью поглядывали на наш шумный, веселый корабль. Мы от души поздравили капитана. Увидев, что он, а также и пассажиры «Абхазии» отнюдь не возражают против такого нарушения тишины, мы открыли все свои триста глоток: грянула веселая дружная песня. Когда выглянула из облаков яркая луна, мы вместе с капитаном запели «Из-за острова на стрежень…»
В этот рейс мы подружились не только с капитаном, но и с командой, и с пассажирами. Многие из них, насколько мы могли заметить, были очень рады знакомству с коммунарами и с «самим Макаренко».
Все, кто был близко знаком с Макаренко, знает его любовь к искусству. Антон Семёнович любил театр, музыку, живопись. У него был хороший вкус.
В коммуне мы получали билеты на любую постановку харьковских театров. Нам был открыт широкий доступ в театры, и мы с удовольствием смотрели (даже по несколько раз!) все премьеры. Разумеется, ни одного нового спектакля не пропускал и Антон Семёнович.
Макаренко любил оперу, мог много раз слушать одну и ту же оперу и нас приучал к серьезной музыке.
В оперу мы ходили часто, знали даже многих артистов и имена действующих лиц опер Чайковского, Мусоргского, Россини, Верди…
С одним только спектаклем вышла у нас маленькая «неувязка». Это была опера «Борис Годунов». Коммунары не ходили на неё, почему-то не интересовались ею, а Макаренко был просто вне себя от нашего «вопиющего невежества».
— Да как это можно?! — говорил он. — Такая хорошая музыка и интересная постановка… Вот вы пойдите, послушайте, посмотрите, сколько красоты во всем…
Но у коммунаров не просыпался интерес к «Борису Годунову».
Тогда Антон Семёнович пошел на хитрость.
— Кто пойдет на «Бориса Годунова», тому даю билеты ещё на два других спектакля, — заявил он.
И вот первыми вошли к нему в кабинет я и моя подружка.
— Мы пойдем, — заявили мы самым решительным тоном.
Макаренко дал нам билеты и был рад, что нашлись вот две девочки, которые послушают, наконец, «Бориса Годунова».
Мы не жалели, что пошли на эту оперу. Сидя в театре, мы думали о том, как прав был Антон Семёнович, рекомендуя послушать её.
Проведённые вместе с Макаренко в коммуне годы оставили в памяти бесконечное количество эпизодов, в которых Антон Семёнович виден, как человек широкой души, незаурядного таланта.
Макаренко никогда не повторялся в своих педагогических действиях. Он всегда был нов и оригинален. В этом и была его педагогическая сила.
Были мы в Сочи на отдыхе, осматривали достопримечательности этого края, купались в море, катались на катерах и лодках — раздолье!
Но вот Макаренко поговорил с секретарем Сочинского горкома партии и узнал тревожную новость: в сочинских колхозах плохо идет уборка табака, урожай выращен хороший, а рабочей силы мало.
Макаренко не пришлось долго уговаривать коммунаров. Всё стало ясно с первых слов Антона Семёновича. «Надо помочь. К черту отдых!» — было наше решение.
И вот в сильную жару вся коммуна взбирается на гору, переходит бурную горную речушку и направляется в колхоз имени Блинова. Впереди всех идёт А. С. Макаренко. Солнце нещадно жжёт, идти трудно, но Антон Семёнович показывает пример выносливости и терпения.
В колхозе мы пробыли неделю. Молодые руки коммунаров быстро и проворно справились с порученным делом — весь урожай табака был спасен, убран вовремя.
С непривычки этот труд показался тяжелым и изнурительным, но доставил нам большую радость. Мы видели, как гордился Макаренко нашей дружной работой. А видя эту гордость Макаренко, мы готовы были горы сокрушить. Ни у кого из коммунаров не вырвалось и полслова сожаления по поводу «испорченного» отдыха. Впереди, в Харькове, нас снова ждала работа, но никто из нас не жалел, что несколько дней пришлось поработать и на сочинском курорте, ведь в блиновском колхозе мы высоко держали марку коммуны имени Дзержинского!
Сочинская поездка оставила у меня в памяти ещё один эпизод. Может быть, он и не столь ярок, но случай, о котором я говорю, свидетельствует о том, как заботился Антон Семёнович о ребятах.
Не все наши ребята хорошо переносили морскую качку. Некоторые болезненно реагировали на шторм.
И вот на пути из Новороссийска в Сочи нам довелось испытать жестокий шторм. Кое-кто из коммунаров лежал, как говорится, плашмя, другие мучились от приступов тошноты. Но многие держались хорошо и вообще ничего неприятного не ощущали. Замечательно держал себя Антон Семёнович. Он оказался настоящим мужчиной — спокойно со всеми разговаривал, как ни в чём не бывало курил, шутил, смеялся, прохаживался по палубе, смотрел в бинокль…
Когда теплоход остановился на Сочинском рейде и нам подали катер, некоторые коммунары не в состоянии были даже идти, так их укачало. Антон Семёнович отдал приказ, чтобы те, кто хорошо себя чувствуют, перенесли вещи больных. А сам подошел к больным и ласково сказал:
— Вот уж мне дети!
Сколько домашнего, простого было в этих словах… Мне никогда их не забыть… Я даже сейчас помню интонацию голоса Антона Семёновича, его отечески добрую улыбку и немного растерянный, сочувствующий жест.
Антон Семёнович позаботился, чтобы всем пострадавшим от качки дали матрацы, постели, питье…
Я чувствовала себя хорошо, поэтому могла спокойно наблюдать за Макаренко в столь необычной обстановке.
Если школьный учитель ведёт в классе обычно небольшую группу учеников, то Макаренко воспитывал одновременно сотни ребят, каждого из которых в школе назвали бы, пожалуй, «трудным».
Но в лексиконе Макаренко не было даже такого слова — «трудный». Макаренко никогда не приклеивал своим воспитанникам каких-либо ярлыков. Он верил в них, в их способности, помогал избавиться от дурных привычек, овладеть знаниями и производственным опытом. Даже самые маленькие коммунары понимали эти устремления своего воспитателя, верили ему, следовали за ним.
Я до сих пор встречаюсь со многими питомцами Антона Семёновича. Красивая и честная у них жизнь. Я имею сведения о десятках воспитанников Макаренко, живущих в Харькове, Комсомольске-на-Амуре, Хабаровске, Киеве, Ленинграде, но мне неизвестно ни одного случая, когда бы бывший колонист или коммунар плохо повёл себя в жизни. Это говорит об очень многом: о том, что методика и приёмы педагогического воздействия Макаренко, его стиль обращения с ребятами, его идейные установки были глубоко правильными и целиком соответствовали задачам коммунистического воспитания молодежи.
(В сб.: «Удивительный человечище: воспоминания об А. С. Макаренко». — Харьков: Харьковское книжное издательство, 1959.)
